Идеи толерантности в ограниченной форме провозглашались еще римскими стоиками, в их числе даже императором Марком Аврелием. Затем они были подхвачены Ренессансом, а эпоха Реформации сделала их весьма актуальными.
Слово «толерантность» использовалось в двух значениях: как потворство злу, продиктованное то ли собственной слабостью, то ли индифферентностью, то ли конъюнктурными соображениями, а иногда – и ложно понимаемым сочувствием. Во втором значении «толерантность» означала уважение к различию во взглядах и жизненных позициях: можно не разделять каких-то взглядов, но при этом считать их нравственно обоснованными и общественно-полезными. Толерантность означает право других с точки зрения веры, культуры или национальности людей жить рядом с нами своими идеалами, как живем ими мы. Естественно, толерантность и свобода (совести) теснейшим образом связаны между собой. А еще толерантность возможна лишь там, где есть знания и мудрость.
Собственно, знание находится у истоков толерантности. Знание, которое охватывает целый ряд возможных точек зрения и допускает взгляд на мир и человека с разных точек зрения, а не только с той, которая была привита нам воспитанием как «единственно правильная и не подлежащая сомнению». Этот род знания не приходит от одного только чтения книг и получения диплома об образовании. Не случайно, что многие толерантные люди прежде многое в жизни повидали, поездили, пообщались с самыми разными людьми. Толерантен тот, кто готов принять, что люди, придерживающиеся других чем мы взглядов и убеждений, имеют равное с нами право жить согласно этим убеждениям, а также отстаивать их и распространять.
А теперь бросим взгляд на европейскую историю. Ожесточенные теологические споры эпохи Реформации, переходившие в войны на религиозной почве, оказали сильнейшее влияние на мировоззрение европейцев, изменили их ментальность. Различия в религиозном воспитании сформировали различное сознание в разных группах жителей континента в силу различия в привитых им с юности схемах мышления и поведения. Отныне их отношение к традиции стало различным. Была дестабилизирована выработанная в средневековье единая христианская идентичность западной культуры. В итоге борьбы между различными конфессиями были заново открыты и по-новому сформулированы многие идеи, когда-то высказанные в античности, но не востребованные в средневековье ни среди интеллектуальной элиты, ни, тем более, среди масс простого народа.
Огромное влияние на мышление, религиозность и на стиль жизни Европы Нового времени оказали с одной стороны Эразм Роттердамский, а с другой – Мартин Лютер, хотя их собственные намерения были, вероятно, несколько другими. Эразм Роттердамкий отстаивал высшую ценность размышляющего, преданного личному поиску истины индивида. Право индивида на личный поиск истины он, по существу, ставил выше конфессиональных разногласий. Интерес же Лютера был, скорее, узко-религиозным: возвращение к чистоте Богооткровенной истины, полностью выраженной, по его убеждению, в Священном Писании. Унитариане XVI – XVII веков, со своей стороны, сумели выработать синтез протестантской практики повседневной жизни с далекоидущим уважением к науке и гуманизму в духе Эразма.
Следует отметить, что возникавшие как грибы на религиозной карте Европы новые конфессии, включавшиеся в динамику политических процессов на континенте, вовсе не собирались мириться с новой ситуацией «идентификационной раздробленности», а в большей либо меньшей степени стремились восстановить христианское единство Западного мира, естественно, на платформе своего собственного исповедания. Все конфессии отличала ревность (обычно переходящая в фанатизм) их последователей, а новые протестантские Церкви пребывали в поиске новых форм для своей миссионерской деятельности.
Нараставший конфликт «всех со всеми» имел двоякие последствия: одни кинулись с головой в фундаментализм, а другие вообще потеряли всякий интерес к неразрешимым теологическим спорам. Поиск неких универсальных, равно приемлемых для всех истин и ценностей привел к возрождению интереса к светской философии и точным наукам. Так начали формироваться основы научного мышления, а с другой стороны стала набирать силу известная со времен античности идея естественного права. Возникли и совершенно новые отрасли знания, как светская этика и теория политики. Получили права концепции «общечеловеческих ценностей», автономного морального субъекта (откуда проистекала идея свободы совести), а также понятие «светской власти», руководствующейся своими собственными нормами и понятиями.
Для унитариан, как наиболее радикального крыла Реформации, их собственная «конфессиональная идентичность» имела ничуть не меньшее значение, нежели для лютеран или кальвинистов. Эта конфессиональная идентичность вытекала, с одной стороны, из принятия новозаветной традиции, связанной с именем Иисуса, а с другой – с более решительным, чем у прочих протестантов, разрывом с ветхозаветной Моисеевой традицией законничества с одновременным признанием прав «богосотворенного» естественного разума. Одними из первых унитариане указывали на то обстоятельство, что учение Иисуса следует интерпретировать в духе постоянного развития, верности его «духу» (а не «букве») в изменяющихся исторических обстоятельствах. Унитариане принимали культурное наследие как Ренессанса, так и Реформации, полагая, что одно от другого просто нельзя отделить. Они оставили самый минимум вероисповедных истин, необходимых для идентификации себя как христианина, а Библию рассматривали не как «непогрешимый и полный» свод Откровения, а, скорее, как «отправную точку» дальнейшего поиска, как книгу, дающую нам язык для выражения веры и указывающую основные нормы поведения «перед лицом Божьим».
По их убеждению, в «истинной Церкви» должны совмещаться высокие моральные критерии со свободой интеллектуального поиска. Унитарии-социниане сами себя ощущали людьми свободными, возвещающими Благую Весть, одновременно принимая все достижения светского знания и науки. С этой глубоко гуманистической точки зрения совершенно неприемлемыми выглядели прежде всего те религиозные идеологии и образцы поведения, которые допускали использование насилия против инакомыслящих. Поэтому унитарии в равной мере дистанцировались и подвергали осуждению как Папство, так и кальвинистскую ортодоксию.
По той же причине они стремились свести к минимуму споры относительно понимания Библии, особенно если они не касались практических норм поведения.
Между тем, протестантский мир, отвергший внешний Папский авторитет, был раздираем такими спорами. Перед лицом очевидных деструктивных процессов и Лютер, и Кальвин сами прибегли к авторитаризму, узурпировав себе исключительное «право на истину».
Лютеранская и Реформатская (кальвинистская) общины развивались по-разному. Лютеранство многое взяло из номинализма Вильгельма Оккама, а потому «светское» здесь в значительной мере было отделено от «священного». При этом в области «светского» оказались повседневная жизнь, семья, а также государство, власть, политика. Лютер очень охотно пользовался поддержкой симпатизирующих ему немецкий князей, однако полагал, что в «собственно церковную» сферу они вмешиваться не должны. Лютеранские приходы (общины) располагали высокой степенью автономии во внутренней жизни. Спор между лютеранами и социнианами касался, прежде всего, сотериологических вопросов. Лютер буквально понимал фрагмент из Апокалипсиса (Откр 14,1-5) о 144 тысячах спасенных, а когда некоторые его сподвижники, как Меланхтон и Цвингли, пытались возражать, замечая, что в Царстве Божием найдется место и для людей доброй воли, которые на земле христианами не являлись (как, скажем, философы античности типа Сократа или Платона), Лютер прореагировал в свойственной ему бурной манере, обвиняя своих оппонентов чуть ли не в безбожии. А вот социниане допускали спасение всех людей доброй воли, в том числе и тех, кто никогда не слышал Благую Весть. Они же совершенно отбросили идею ада, полагая, что проступки столь слабого и ограниченного существа, каким является человек, какими бы тяжелыми они ни были, всё ж таки несоразмерны наказанию «вечными муками».
Со своей стороны, Кальвин считал политику продолжением религиозно-общинной жизни. В земном преуспеянии он видел признак предызбранности данного индивида ко спасению, долгом государства полагал защиту «истинной веры», а со своими оппонентами расправлялся жестко и кроваво.
Для унитариев позиция лютеран была неудовлетворительной, а образ действий Кальвина – просто омерзительным. Но здесь возникали важные богословские проблемы. Что такое вообще религиозная истина? Она относится к числу тех истин, которые могут познаваться одним только человеческим разумом? Или это – «сверхъестественная», приходящая извне и подкрепляемая внешним авторитетом истина? Социниане скорее тяготели к первому решению, хотя их позиция не была последовательной. Сам Фауст Социн был здесь непоследователен. С одной стороны, он утверждал, что истинная религия обязательно должна быть согласна с разумом. Именно разум должен стать критерием религиозной истины. Но, с другой стороны, тот же Социн высказывал и противоположное суждение, согласно которому человеческий разум не может самостоятельно прийти к познанию основополагающих религиозных истин, даже к истине о существовании Бога. Всё, что мы можем знать о Боге, находится во внешнем источнике – Библии. Но записанное Слово Божие – не судит, а лишь задает «правило веры». Отсюда следует, что никто не может применять насилие там, где речь идет о религиозных убеждениях, вообще о вопросах совести. Судить может один только Бог. В то же время, в истолковании Священного Писания человеку следует полагаться на здравый разум, а не на внешний авторитет религиозных институтов или непосредственное «просвещение Святым Духом». Человек никогда не сможет до конца познать Бога в Его мудрости, всемогуществе, предвидении, но то, что нужно для угодной Богу жизни, в Библии выражено очень ясно и разуму вполне доступно. А что «сверх того – то от лукавого». Если в Библии ничего не говорится о Троице, то и учение такое не нужно, его следует считать «языческим извращением» первоначального Откровения.
В то же время именно в трудах унитарианских интеллектуалов-богословов впервые была сформулирована «открытая концепция Бога», согласно которой Бог Сам Себя познает в процессе постоянно продолжающегося творения. Вместе с тем, и человек возрастает в своем познании Бога и самого себя. Любая идея, включая и идею Бога, проходит через свои этапы развития. Символическое значение (как выражение религиозной динамики) приобретают при этом слова Иисуса: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (Ин 2,19). Здесь следует искать теоретических предпосылок для обоснования возможности критического мышления, религиозного, философского, идейного, поведенческого плюрализма.
Социниане, как никто из протестантов, отделили Откровение Божие от «церковной традиции» и «истории Церкви». Они полагали, что Никейский символ веры, продиктованный собору императором Константином (тогда еще язычником) – это прискорбное недоразумение. Они резко критиковали нездоровый союз Церкви и государства, образовавшийся во времена поздней античности. Политическая власть увидела в Церкви источник своей как земной, так и «сверхъестественной» легитимации, а религия превратилась в инструмент управления подданными. Именно унитарианину Михелю Сервету (сожженному по настоянию Кальвина) мы обязаны началу научного изучения истории Церкви, этапов ее развития и ее далеко не всегда приглядной роли в истории человечества.
Социниане, в отличие от других протестантов, отрицали наследие Вселенских соборов и авторитет «отцов Церкви». Анти-папизм был общим моментом для всей Реформации, но социниане шли дальше других в своем анти-католицизме и анти-папизме. Они, правда, не называли Папу «антихристом», как Лютер, но зато отказывались называть Католическую Церковь в целом «святой», заявляя, что эта погрязшая в пороках организация не имеет права запрещать кому бы то ни было свободно мыслить. А дальше следовал замечательный аргумент в пользу толерантности. Все мы – грешные люди. Но те, которые во власти, духовной или светской – такие же грешные и ограниченные люди, ничуть не лучше «простых смертных». Человек, пропагандирующий свои, пусть даже «вредные» идеи (но кто из нас, ограниченных людей, может доподлинно знать, какие именно идеи «вредные», а какие – нет!?), способен причинить зло, но не слишком большое. А вот если такой человек получит в свои руки рычаг государственного насилия, то зло, совершаемое им, может стать очень даже значительным. Такими вот аргументами унитарии пытались охладить пыл католических и некоторых реформатских фундаменталистов, кроме того, еще и указывая им, что репрессии против инакомыслящих – это прямой грех против заповеди Христовой о любви к ближнему и милосердии.
А напоследок – для контраста – несколько высказываний современных социнианам идеологов католичества.
«Главный теолог» католической контрреформации кардинал Роберт Беллармин, провозглашенный Католической Церковью «святым»: «Для еретиков – великое благо быть как можно быстрее удаленными из этой жизни. Ведь чем дольше они живут, тем больше успевают измыслить заблуждений и тем больше других людей успевают ввести в заблуждение. Тем самым они готовят себе еще более тяжкие муки на том свете».
Польский иезуит Петр Скарга (XVII век), которого Католическая Церковь в Польше до сих пор считает образцом «поляка-патриота-католика». Он полемизирует с так называемой «Варшавской Конфедерацией» – группировкой шляхты, отстаивавшей относительную религиозную свободу в стране и требовавшей прекращения репрессий за религиозные убеждения. Иезуит обвиняет конфедератов в вопиющем «негуманизме» и «немилосердии»: «Конфедерация убивает добродетель милосердия и дикую бесчеловечность к ближнему проявляет. Всё Священное Писание призывает нас к милосердию и сокрушению над нуждой человеческой. Но у кого же нужда больше, как не у того, кто в своей слепоте еретической ходит и сам себя на вечную смерть по воле сатанинской обрекает? Вот кто достоин сожаления и оплакивания! Ваш закон дает ему свободу самому сдохнуть и душу свою черту отдать, Бога хулить и заражать человеческие души. Да пусть бы сам только сгинул, так он же своим паскудным языком как острым мечом других убивает! Так будь же проклята эта ваша свобода, эти ваши немилосердные законы!»
Свобода совести была официально признана Католической Церковью только на II Ватиканском соборе (1962 – 1966 гг.). Папа Иоанн XXIII, созвавший этот собор, был причислен к лику блаженных 3 сентября 2000 г., но – вместе с другим Папой, Пием IX, известным тем, что в 1864 г. опубликовал знаменитый «Силлабус». Кто не знает, «Силлабус» – это такой документ, в котором, по сути, объявлялась война окружающему миру и всем тенденциям его развития. Безоговорочной анафеме было предано всё, что теперь принимают и сами католики, как то: принципы свободы совести и отделения Церкви от государства, библейские общества и распространение Библии, возможность для христиан-некатоликов и представителей других религий свободно исповедовать свою веру и иметь свои молитвенные здания в «католических странах», принципы политической демократии, либерализм и социализм, право наций на самоопределение и национальную автономию, гражданские права женщин, по сути все тогдашние направления философской и научной мысли и т.д. и т.п.
Провозглашение «блаженным» в КЦ в действительности означает установление «образца для подражания». Так вот, получается, что теперь «равно достойными подражания» являются и «Папа, который за свободу совести», и «Папа-инквизитор». Такая вот головоломка…
А интересно, как в РПЦ обстоит дело с признанием свободы совести?